Кадушкин Алексей Михайлович (1925–1984)
Образование: Московское академическое художественное училище памяти 1905 года (1945–1950), Московский государственный художественный институт им. В.И. Сурикова (1950–1956).
СТАТЬЯ ИЗ КАТАЛОГА К ПЕРСОНАЛЬНОЙ ВЫСТАВКЕ КАДУШКИНА А. М. В МОСКОВСКОМ СОЮЗЕ ХУДОЖНИКОВ В 1986 ГОДУ
Автор статьи: Михаил Павлович Лазарев (1938 -2023) – историк искусства, член-корреспондент Российской академии художеств, многолетний сотрудник НИИ теории и истории изобразительных искусств РАХ, заслуженный деятель искусств РФ.
Алексей Кадушкин был человеком импульсивным и одержимым. Проблемы искусства волновали его всегда и везде. Он мог говорить о них часами. Он был типичным представителем своего поколения московских художников. График по образованию, он, так же как, например, его друзья Виктор Попков и Игорь Обросов, решительно перешел к живописи. Этого требовала присущая многим художникам 60-х годов необходимость громогласного выражения своих гражданственных позиций, потребность трибунного общения с публикой. Реализуя эту потребность, Кадушкин создает в конце 60-х — начале 70-х годов несколько историко-политических листов, объединенных в цикл «Революция». Среди работ цикла — листы «Знаменосец» (поверженный рабочий со знаменем в руках) и «Красная Пресня.1905 год» с изображением рабочего- боевика, сжимающего в руках винтовку. Но, несмотря на названия этих картин, их персонажи оказались как бы вне времени и вне пространства, это было восстание, бунт, мятеж вообще.
Другой попыткой, теперь уже живописной публицистики, была большая и сложно построенная, изображающая почти все перипетии Лейпцигского процесса, написанная маслом картина «Георгий Димитров. Лейпциг. 1933 год». Но и она больше осталась некоей иллюстрацией, напоминая скорее о фотопублицистике 30-х годов. Неудовлетворенность работами подобного цикла удручала Кадушкина.
Однако еще задолго до этого художник нашел себя как проникновенный и тонкий пейзажист, остро чувствующий цвет, специфику рисования карандашом, углем и другими техниками. Уже в серии рисунков, созданных в Брянске и Горьком в конце 50-х годов, явственно ощущается любовь Кадушкина к остро подмеченной художественной детали и умение, исходя из этого, строить композицию.
В начале 60-х годов он посещает Среднюю Азию, основательно знакомится с Бухарой, Самаркандом и создает впечатляющий цикл выполненных темперой композиций и рисунков тушью. И в тех, и в других поражает способность художника передать особенности южного света — то слепящего и контрастного, то полупрозрачным маревом окутывающего дома, деревья, холмы и песок. Кадушкин рисует старый Самарканд, крыши Бухары, затейливые сценки на улицах, заинтересовавшие его типы людей. Цвет в этих работах в меру декоративен, передавая тончайшие нюансы натуры, линия скупа и выразительна. Уже по этим листам становится ясно, что работа с натуры, будь то живопись или рисунок, была самой сильной стороной дарования Кадушкина.
Пейзаж в нашем искусстве последнего тридцатилетия, на мой взгляд, не только не являлся сколько-нибудь ведущей областью искусства, но, напротив, все заметнее приходил в упадок. В этом, конечно, вина не столько самих художников, сколько творческих союзов и министерств культуры, не уделяющих должного внимания творчеству пейзажистов.
Между тем возможности пейзажа в выражении любых оттенков мыслей и чувств далеко не исчерпаны. Кадушкин, наверное, понимал это скорее душой, чем разумом, пока не нашел свою главную тему в изображении родного и любимого города.
В искусстве бывает всяко: бывает и любовь с первого взгляда, которой остаются верны всю жизнь, но бывает, как у Кадушкина, обретение своей темы путем поисков и преодоления собственных ошибок. Теперь отчетливо ясно, что наиболее серьезно Кадушкин впервые заявил о себе произведениями, созданными в Тутаеве. Художник работал там много — сначала в 1968 году, создав несколько композиций этюдного порядка маслом и темперой, затем в 1970—1971 годах, исполнив большой цикл рисунков карандашом, в которых в полную меру раскрылся талант художника. Старинный русский городок на Верхней Волге в Ярославской области; назвать его городом слишком громко, а селом нельзя — типичное российское явление, где каменных домов наберется на полторы улицы, остальные — добротные столетние одно- двухэтажные строения с палисадами и замечательными ярославскими огородами, со своей особой декоративностью оформления домов, оград, ворот и калиток, с прославленным комплексом храмов, главное же — со сложившимся столетиями удивительно уютным образом жизни. Все это нашло отображение в одухотворенных, гармоничных, в то же время затейливых, занятных рисунках Алексея Кадушкина.
Никакого изобразительного изыска или композиционного эффекта не обнаружим мы в тутаевских работах. Художник рисует храмы, дома, дворы, улицы или, чаще всего, с какого-нибудь бугра (город холмистый) часть городской панорамы с крышами домов, огородами, садами, заборами, сараюшками, своеобразием планировки дворов и улиц. Кадушкин отнюдь не предстает здесь художником-«деревенщиком» и не приходит в экстаз при виде березки у палисада; в своих эмоциях он демонстративно скуп, с равным интересом, как это может показаться, изображая все, что видит перед собой. Но рисунок его тем виртуозней, чем меньше он становится самоцелью и идет на поводу у натуры. Будучи переведенными в уголь, благодаря чему линии приобрели излишнюю экспрессию, рисунки Кадушкина отчасти теряют это качество. В рисунках же карандашом представляется все богатство российского лета, хорошо памятное в этих местах с детства; яркость солнца и мерцание красок, прохлада огородов, пахнущих укропом и зеленым луком, зеркало волжской воды, величественные храмы на берегах русской реки. «Там картофельное поле все лиловеньким цветет» — эта строка Саши Черного перекликается с настроением рисунков, сделанных Кадушкиным в Тутаеве.
К одному времени с работой в Тутаеве относится поездка в Югославию, на основе которой создаются рисунки, близкие по манере ко второму — «экспрессивному» — тутаевскому варианту. Тогда же, в начале 70-х годов, Кадушкин увлекается и живописью натюрмортов, волновавшей его до последних дней жизни. Здесь художник чувствовал себя наиболее свободно, раскованно, стараясь воплотить какую-то свою, потаенную мечту о чистой гармоничной живописи. Натюрморты его предельно декоративны, экспрессивны, в них нередко «опробываются» различные мировые живописные тенденции ХХ века, зачастую обыгрываются народные примитивистские мотивы. Кадушкин редко кому демонстрировал свои натюрморты, ревниво относился к их критике и, чувствуется, создавал их с большим удовольствием.
Как художник типично московский Кадушкин обладал и тяготением к урбанистическим мотивам, современной технике, но относился к ее изображению с большим тактом. Всевозможные проявления и порождения индустриального века воплощались им интересно, убедительно, ‘логически завершенно. В его цикле «Северный порт» в равной мере достаточно всего: и репортажности, и обобщенности. Позднее, работая на промышленном предприятий «Бунаверке» в ГДР, он пишет индустриальный пейзаж, где причудливая архитектура градирен, пирамидальные тополя и фонарные столбы, пар, устремленный в небо, образуют идиллическую картину гармоничного сосуществования творений человеческих рук и природы…
Любопытно, как уживался в творчестве Кадушкина этот рационализм, прослеживаемый в работах, выполненных на «Бунаверке», с ка тинами совершенно иного эмоционального плана — крымской серией, например, где первозданная стихийность пейзажа соединяется с гротеском в изображении людей. Здесь растекающаяся по листу краска как будто больше повелевает художником, чем он ею.
Кадушкин всегда находился в процессе лихорадочного творческого поиска, параллельно работая в самых разных живописных интонациях. Однако все же наиболее близки ему были конструктивные начала. Такие его работы, как «Диспетчерская» и «Летний городок. Радиостанция», получили широкую известность. Лирико-поэтическое начало соединилось здесь с сугубо техническими, казалось бы, неживописными мотивами. Причудливая вязь, переплетение мачт, столбов, антенн, проводов — все на первый взгляд таинственное, чрезвычайно премудрое при более внимательном рассмотрении становится нелепым рядом покосившимися избушками самой радиостанции. Низкое, очень позднее летнее солнце сообщает всему какое-то иррациональное настроение, усугубляемое контражуром антенн, прослушивающих небо. Здесь гораздо быстрее вспоминаются «на желтой заре фонари» Маяковского, чем ученые рассуждения о техническом прогрессе.
Где-то с середины 70-х-годов А. Кадушкин преобразует все свои художественные идеи и эмоции в «одну, но пламенную страсть» — год за годом, старательно и увлеченно он пишет Москву. Это не какие-нибудь отвлеченные размышления на тему города и ни в коем случае не жанр, это чистая живопись архитектуры. Но именно в архитектуре, в ее жизни, в голосах минувшего, застывших в ней, так же как и когда-то в Тутаеве, художник находил источник вдохновения. Неповторимость каждого уголка Москвы, возможность выбирать из них наиболее типичные, по словам художника, доставляли ему большую радость.
Ряд работ посвящен Яузе, ее мостам, художник волевым порядком освобождает эту известную московскую реку от стоящих на ней заводиков и мелких фабричных строений, и она выглядит поэтичной и чистой. Тихий, задумчивый зимний сквер у Новодевичьего монастыря; Зарядье со своим смешением стилей; Дорогомиловская улица, таинственная в вечернем освещении; живая, почти очеловеченная архитектура площади Репина; площадь Белорусского вокзала с башнями, часами и очередью на такси; всегда оживленный проспект Маркса; амфитеатр домов, поднимающихся от Большого Каменного моста: на первом плане Книжная палата, дальше и выше — Библиотека имени Ленина; удивительно замысловатые по конструкции, словно архитектура будущего, аттракционы в парке им. М. Горького — точная и изящная композиция, напоминающая иероглиф; въезд от реки на Калининский проспект, проникнутый какой-то скрытой печалью…
Жизненный путь Алексея Михайловича Кадушкина не был усыпан розами. Напротив, жизнь нередко оборачивалась к нему не лучшими сторонами, иногда эти трудности он создавал себе сам — таков был его характер. Его отношение к искусству, как к делу всей жизни, было исполнено глубокой серьезности, но и большого азарта. За показной самоудовлетворенностью скрывалась острая самокритичность, постоянная неуспокоенность. Но он свято и твердо верил в свои художественные принципы. Алексей Кадушкин оставил нам произведения, которые неразрывно связаны со своим временем останутся в нем как одно из проявлений его живой духотворящей силы.
Госкаталог:
https://goskatalog.ru/portal/#/collections?q=Кадушкин%20Алексей&imageExists=null
